| |||
|
| "Кто сказал, что счастье не может быть аморальным?" GZT.Ru |
|
В издательстве «Иностранка» выходит очередной роман Амели Нотомб «Антихриста». Накануне выхода книги со знаменитой писательницей встретилась Мария Терещенко. По признанию Амели Нотомб, интервью ГАЗЕТЕ - первое, которое она дала российской прессе.
- История, описанная в романе «Антихриста» имеет какую-нибудь реальную жизненную подоплеку? - Да, эта история произошла со мной, скажем так, на 95 процентов. Единственная разница – в окончании. Я не смогла из своей ситуации выйти с таким блеском, как это сделала Бланш. Единственный способ, которым я смогла разрешить проблему с Христой, – это сесть на самолет и улететь в Японию. Не слишком хороший выход. Видите ли, такого рода истории происходят слишком часто, и слишком много людей проходит через них. Мы не можем посоветовать каждому сесть на самолет и улететь в Японию. Да и не у каждого есть такая возможность. В общем, это неправильное решение, а правильно то, что сделала Бланш. - А возможны ли вообще, по-вашему, равные отношения между людьми, когда ни один из них не подавляет другого хотя бы отчасти? - Да, они возможны. Но для того, чтобы отношения были такими, нужно много терпения и опыта. Девочки, описанные в романе, - тинейджеры. В этом возрасте отношения чаще всего строятся по принципу "господин - раб". Для другого рода общения люди должны быть очень цивилизованными, чтобы перестать видеть отношения как состязательные или силовые. По-моему, цивилизация для того и существует, чтобы избегать насилия, силовых отношений. Но в подростковом возрасте человек еще нецивилизован, он еще немного дикарь. Да и вообще, подростковый возраст - очень тяжелое время, когда люди все время стремятся захватить власть над другими и вообще не слишком дружественно себя ведут. - Но ведь у всех изначально неравные способности, знания, умения. Где проходит грань между обучением, попыткой дотянуть человека до своего уровня и насилием? Ведь и Бланш в начале романа не знает, какие именно чувства руководят Христой. - Да, это правда. Как правило, в жизненных ситуациях есть масса тонкостей и нюансов. Но если тебя учат или тебе помогают, когда ты об этом не просишь, когда ты не хочешь чему-то учиться, – это уже насилие. В начале книжки кажется, что Христа может Бланш многому научить и Бланш действительно необходимо кое-чему научиться. Но Христа не столько учит Бланш, сколько отбирает что-то у нее: ее кровать, ее время, ее родителей. Отбирает, в сущности, все, что Бланш имеет. Так что всегда надо очень внимательно смотреть на отношения, чтобы понять, дружба это или постоянное насилие. - В романе так и не звучат ответы на многие вопросы. Вы эти ответы знаете? - Нет. Конечно, нет. Все как в жизни. Это только в кино или в книжках мы получаем ответы на все вопросы, а в жизни зачастую загадки так и остаются неразгаданными. И когда ты говоришь: «Эта девушка ужасно вела себя по отношению ко мне на протяжении целого года. Но почему?» - ты почти никогда не знаешь ответа. Это только в книге, в финале, отрицательный персонаж произносит монолог: «А теперь я тебе расскажу, почему я так к тебе относилась». В жизни все иначе. Ты просто перестаешь общаться с человеком. Зло в реальной жизни никогда не имеет объяснений. Ты не знаешь, почему какие-то люди становятся тебе врагами. Это просто происходит. - Вы жили в разных странах: Япония, Америка, Бангладеш, Франция. Как это вышло? - Мои родители были бельгийскими дипломатами. Я родилась в Японии и только в 17 лет приехала в Европу. В своей собственной стране, в Бельгии, я была чужестранкой. Такая вот неординарная ситуация. В этот-то момент, когда я, семнадцатилетняя, поступила в университет, началась история с Христой. - Какая из стран, где вы жили, наиболее вам близка, наиболее вами любима? - Самая близкая для меня страна все-таки Япония, но я обнаружила, что жить там не могу. Мой самый известный роман, «Страх и трепет», который переведен на русский Натальей Поповой, как раз объясняет, почему я не способна жить в Японии. Жить в стране – значит работать там, а работать в Японии невозможно. Если ты не босс, конечно. Если ты босс – все легко. Но если ты наемный служащий… - То есть «Страх и трепет» - это true story? - Это true story на сто процентов. Если «Антихриста» на 95, то «Страх и трепет» - на все сто. - Кстати, как японцы отнеслись к «Страху и трепету»? - Ужасно. Каждый раз, когда я сталкиваюсь с кем-нибудь из Японии, происходит один и тот же разговор. «Вы действительно думаете то, что написали в этой книге?» - «Да, я действительно так считаю. Именно поэтому и написала эту книгу». – «О нет! Это была ошибка. Вам нужно вернуться в Японию, пойти работать в другую компанию и написать другую книгу». – «Извините, но теперь у меня другая работа. Я пишу бестселлеры во Франции, и мне это занятие намного больше нравится». И все время одно и то же: «Возвращайтесь в Японию, поработайте в другой компании и напишите другую книгу. Вы ошиблись». Но, простите меня, я не ошиблась. Эта история произошла на самом деле, она произошла со мной. Это не такая уж плохая история. Возможно, я была отвратительной работницей, возможно, они были по-своему правы. Я написала эту книгу вовсе не для того, чтобы опозорить Японию. Я всего лишь хотела понять для себя какие-то вещи. Япония – моя любимая страна. Но в ней есть определенные проблемы. - То есть вы убеждены, что описали тенденцию, а не несчастную случайность? Вы ничего не преувеличивали? - Конечно, это тенденция, и я совсем не преувеличивала. По правде сказать, события, описанные в книге, значительно менее ужасны, чем те, что происходили на самом деле. Все это случилось со мной в начале 1990-х. Теперь японцы говорят: «В Японии уже все изменилось». Так вот, я вовсе не уверена, что изменилось хоть что-нибудь. С 1960-х годов в Японии только и слышишь: «Мы изменились, мы изменились», но на самом деле все остается по-прежнему. Меняется, конечно, многое, но японский менталитет остается неизменным. Вопрос вовсе не в том, что мне не нравится Япония. Наоборот, ты критикуешь именно тех, кого любишь. В противном случае тебе предмет совершенно безразличен и ты вообще о нем не говоришь. - Значит, вы согласны с тем, что разница между Западом и Востоком огромна и почти непреодолима? - Да, конечно. Я, как европеец, воспитанный в Японии, остро чувствую эту разницу. Как раз этот вопрос у меня сомнений не вызывает. Удивительно другое. Японцы свято убеждены, что мы, европейцы, должны с особой бережностью относиться к их менталитету, чтобы их не шокировать. И, конечно, они правы, мы действительно должны стараться соблюдать какие-то нормы. Но как насчет движения навстречу? Почему бы им тоже не заботиться о том, чтобы нас не шокировать? Каждый раз, когда я вижу западного человека, приезжающего в Японию, я только и слышу: «Ах какая прекрасная страна, ах какие замечательные традиции! Надеюсь, мы не шокировали их своим поведением?» Но я никогда не слышала от японца: «Надеюсь, я не шокировал европейцев своим поступком». Но ведь они иногда шокируют. И они тоже должны заботиться о том, какое впечатление производит на нас их поведение. - У вас все романы хотя бы отчасти автобиографичны? - Нет, что вы. На сегодняшний день во Франции издано тринадцать романов. Из них – только четыре автобиографичны на сто процентов, один – на 95, а остальные – чистейшей воды вымысел. Было бы неправильно сказать, что большинство моих книг автобиографичны. А потом, это же по сути неважно. Главный предмет моего интереса, моего исследования во всех романах – человек. Я человек, почему бы мне не исследовать себя? И я исследую. Не потому, что я какая-то важная персона, но потому, что мне нужен человеческий материал, а я сама являюсь таким материалом. - Вы сказали, что, приехав в Европу, поначалу чувствовали себя чужестранкой. А как обстоит дело сейчас? - Тоже отчасти, но все уже иначе - благодаря литературе. Понимаете, Франция – не моя страна, и Бельгия – не моя страна. У меня вообще нет своей страны. Но благодаря своему успеху я чувствую себя принятой всеми странами, где меня читают. А это немалая часть планеты, потому что мои книги переведены на 47 языков. - Почему вы начали писать? - Это тайна. Я начала писать в 17 лет, как раз когда я приехала в Европу. Не знаю почему. Возможно, потому, что я была очень одинока, это был очень тяжелый период в моей жизни. У меня была анорексия, я очень болела, я ушла от родителей, я открыла для себя Европу, открыла для себя одиночество. Да и вообще, в 17 лет у людей все очень сложно. Наверное, было еще что-то. Но можно сказать и иначе: мне было 17 лет, в 17 лет пишут все. Главный вопрос: почему я не перестала писать? Потому что все начинают писать в 17 лет, но большинство перестает писать в 23. А у меня все было наоборот. В 17 я начала писать, а в 22-23 начала писать постоянно. Писательство – это болезнь, которой все болеют в тинейджерском возрасте и от которой излечиваются, становясь взрослыми. А я вот до сих пор больна. - Как вы относитесь к фильмам, снятым по вашим книгам? - Есть два фильма. Первый, к счастью, никто не видел. Он довольно плохой - «Гигиена убийцы». Дурацкий фильм, но так как его никто не видел, то и не важно. А второй отличный - «Страх и трепет». Мне он очень нравится, я счастлива, что есть такой фильм. - А вы знаете, что в России недавно состоялась премьера спектакля по «Косметике врага»? - Да, я слышала об этом. Говорят, там играют известные актеры. - Вы читали пьесу Эдварда Олби «Что случилось в зоопарке?»? - Нет, а что? - Мне просто померещились в «Косметике врага» какие-то реминисценции из Олби. Хотелось понять, как они там возникли. - Правда? Надо почитать. Я никогда не слышала об этой книге. - Слава принципиально изменила вашу жизнь? - Я опубликовала свою первую книгу в 25 лет, и меня очень удивило, что книгу взяло большое и серьезное французское издательство. Она мгновенно стала бестселлером, ее известность росла с каждым днем. Это было похоже на какое-то приключение, и я очень рада, что оно со мной произошло. Это не то чтобы глубоко изменило меня - я все та же девочка, которая все время пишет и пытается что-то понять. - В ваших книгах часто возникает тема человеческой красоты или, напротив, уродства. У вас даже есть два романа, где вы перерабатываете сказку о красавице и чудовище – «Преступление» и «Ртуть»… - Это не совсем «Красавица и чудовище», но действительно тема красоты очень важна для меня. Это в некотором смысле философский вопрос. Что такое красота? Можно ли говорить и писать о красоте? И что именно можно сказать о красоте? Думаю, здесь во многом сказываются годы жизни в Японии, где существует культ красоты. Но когда я пыталась написать о красоте, то вдруг поняла, что это почти невозможно: о ней почти нечего сказать. И это ужасно удивило меня. Я поняла, что говорить о красоте можно, только рассказывая об уродстве. То есть лучший способ описать красоту – описать ее на фоне уродства. Это очень меня заинтриговало. Но в названных вами романах важно не только это. Все мои книги о людях, обо всех аспектах жизни людей, и о теле тоже. Иметь тело – это, с одной стороны, здорово, но с другой – это серьезная проблема. Как существовать в теле? Особенно если это не обычное тело, а какое-то… ну, неординарное, выдающееся. О жизни в обычном теле, пожалуй, сложно рассказать что-то интересное, но иногда случается на улице увидеть такие тела… Как возможно жить в таком теле? Каждый раз, сталкиваясь с какой-то тайной, я пишу роман, чтобы лучше понять проблему. В «Преступлении» я решила побыть уродцем, чтобы понять, каково быть самым уродливым человеком в мире. А с «Ртутью» все сложнее: я чувствовала себя одновременно тремя героями. Но в целом механизм тот же. Я свела вместе трех людей и наблюдала, что получилось. - И все же в «Преступлении» есть полемика со сказкой «Красавица и чудовище». В течение романа кажется, что между красавицей и чудовищем что-то возможно, как в сказке, но конец совершенно другой. - Да, действительно, полемика есть. Мне кажется, что в том, как «Красавица и чудовище» преподносится во всемирной культуре, есть какая-то глобальная неправда. Главный вопрос, которым никто не задается, звучит в романе. Все говорят: «Вот бедное чудовище, это же только внешность, почему же девушка так жестока, ведь он такой замечательный человек, она должна его полюбить, потому что у него такая прекрасная душа». Но при этом никто не замечает, что само это чудовище влюбилось именно в красавицу. Значит, ему-то самому тоже нет особого дела до души, потому что иначе он бы влюбился в уродину с прекрасной душой. Но ведь не так все происходит. И все вокруг говорят красавице: «Давай, ответь взаимностью этому несчастному парню». - Принято считать, что женщины и мужчины в этом смысле разные. - Знаете, на мой взгляд, это ложное представление. Действительно, принято считать, что женщинам не так важна внешность. Да ладно, вы вот – женщина. Вы согласны с этим? Я, например, не согласна. - Это зависит от обстоятельств. Иногда бывает, что внешность и правда не важна. - Так и у мужчин бывает. К счастью. Случается, что мужчины влюбляются в некрасивых женщин, что их привлекает ум или какие-то прекрасные душевные качества. Но… Когда я, женщина, вижу очень красивого мужчину, я что-то такое чувствую… особенное. И было бы неправильно сказать, что для меня красота мужчины не имеет значения. Мне, несомненно, приятнее влюбляться в красивых людей. Это не значит, что в уродов не влюбляются. Конечно, и такое бывает. Но только в том случае, если этот урод обладает яркой индивидуальностью, огромным интеллектом. - А как получилось, что у романа «Ртуть» две концовки? Вы пишете в самой книге, что это не связано с новым типом интерактивного романа... - Не знаю, для меня самой это загадка. Я сначала написала его с первой концовкой. Но когда закончила книгу, почувствовала, что не все сказала. Что в голове у меня есть еще какой-то вариант окончания. Я попробовала написать другой конец, а потом сравнить, какой мне больше понравится. Но когда второй финал был закончен, я поняла, что выбрать между ними не могу. Они оба казались мне необходимыми. Пришлось предпринять эксперимент и напечатать книгу с двумя концовками. - Но сейчас вы для себя уже сделали выбор? - Думаю, мне больше нравится второй финал. В то же время, мне кажется, чтобы получить удовольствие от второй концовки, надо сначала прочитать первую. Благодаря первому финалу второй кажется более вкусным. - Мне, пожалуй, второй тоже больше нравится, он более оригинальный… - Аморальный, я бы сказала. - Почему, героиня же счастлива в своем заточении? - Возможно, но кто сказал, что счастье не может быть аморальным? - Ваши герои отчасти страдают от своего одиночества, но и любят его. Наверняка вы, будучи тинейджером, тоже находили в своем одиночестве нечто ценное. Известность не отнимает у вас возможности побыть наедине с собой? - Нет, абсолютно. Сейчас все значительно лучше. С 10 до 20 лет я чувствовала себя ужасно одинокой. И это не было моим выбором. Сейчас я могу выбирать. Если я одна – значит, таков мой выбор. Я иду к себе домой, и никто там меня не трогает. Такое одиночество – это здорово. А быть в одиночестве не по своей воле очень тяжело. |
| Разговор Амели Нотомб и Милен Фармер - Vogue 1996 |
|
С какой радостью Амели Нотомб входит в номер парижского отеля «Le Crillon», в котором ей предстоит встреча с Милен Фармер. Певица уже там. Амели полна задора. Милен выглядит робкой и хрупкой. Писательница рассказывает, какие вопросы она хотела бы задать во время этой встречи.«Когда журнал «Вог» дал мне возможность встретиться с известной личностью по собственному выбору, я не колебалась ни секунды!»Обе молодые женщины сели рядом и принялись оживленно разговаривать.
Амели Нотомб: Я прекрасно помню, когда я впервые услышала Вашу музыку. Это было в 1986 году, во время рождественских каникул. Моя двоюродная сестра начала напевать «Libertine». Я до того момента эту мелодию ни разу не слышала. Как, спросила меня кузина, ты не знаешь Милен Фармер?! С того момента я стала поклонницей Ваших клипов. Вы для меня являетесь певицей, чьи клипы наиболее красивые и талантливо сделанные. Милен Фармер: А я читала Ваши книги. Именно поэтому я согласилась на эту встречу. Амели Нотомб: Благодаря Вам, я открыла для себя автора, который произвел на меня огромное впечатление. Вы в одном интервью сказали, что любите Люка Дитриха. Милен Фармер: Его книги мне очень нравятся.Амели Нотомб: Это один из редких авторов, который пишет, будто ребенок, и не боится быть осмеянным. Я описала собственное детство в книге «Le Sabotage Amoureux», но не в том стиле, в котором хотелось бы. Милен Фармер: Я писала песни о детстве, особенно о страхе взрослеть. Амели Нотомб: В своей песне «Plus Grandir» Вы выразили желание остаться ребенком навсегда. Милен Фармер: Я не знаю, как это объяснить, но сама я таких чувств никогда не испытывала. До 9 лет я жила в Квебеке, и у меня остались очень яркие воспоминания о снеге. Амели Нотомб: Снег в Ваших клипах присутствует как постоянный фон, равно как и в фильме. Жаль, у меня не было возможности посмотреть «Джиорджино». Я не была в Париже в течение двух недель, а во время пребывания в Бельгии я пропустила показ этого фильма. Однако, я знаю об этом фильме почти всё, так как прочитала все статьи, в которых говорится о нем. Я знаю, что есть те, кто критиковал фильм. Но лично я считаю Лорана Бутоннаа гением. Милен Фармер: Наш фильм подвергли жестокой критике. Мы заранее знали, что покажем кусок картины до ее выхода на экраны. Основная критика была направлена на то, что этот отрывок напоминал длинный клип. Амели Нотомб: Я над этим «клипом» размышляла два часа! Милен Фармер: Грим, костюмы, освещение – все технические ухищрения не использовались в фильме. Игра актеров – вот что являлось главным. Лично я постоянно старалась проникнуть в глубину своей роли или помогала другим актерам сделать то же самое. Я ведь сама пишу тексты всех песен. Они являются способом выражения моих чувств. Амели Нотомб: Меня поражает то, что Вы так часто меняетесь, ведь вы производите впечатление сдержанного человека. Милен Фармер: Когда я показала фотографии, на которых я изображена обнаженной, журналисты изобразили меня развратницей, у которой нет никаких тайн. Все эти слова не имеют под собой никакой основы. Ненавижу такое отношение! Амели Нотомб: Вам не нужно больше ничего доказывать, потому что все их суждения ошибочны. Милен Фармер: Клип на песню «Libertine» был запрещен в Германии. Как лицемерно! Я уже видела, сколько порнографических фильмов показывает немецкое телевидение! Амели Нотомб: Я еще никогда не удостаивалась чести быть запрещенной. Это меня потрясает. Моя семья считает, что мои книги – сплошная порнография. Вы знаете, Бельгия в наше время всё еще живет по законам XIX века. К тому же, я происхожу из аристократической и католической семьи, в которой придерживаются весьма консервативных взглядов. Милен Фармер: Ваша семья отвергла Вас? Амели Нотомб: Да. За исключением моих родителей, которые принимают мои произведения. Мой отец был дипломатом, поэтому мы жили в Азии. Вы знаете, моя семья никогда не гордилась совей деятельностью во время Второй Мировой Войны. Я хочу еще раз поблагодарить родителей за то, что детство мое прошло на Дальнем Востоке. Когда, в возрасте 17 лет я в первый раз приехала в Брюссель, я была поражена, сколько людей напоминали мне, из какой семьи я родом! Даже сейчас семья Нотомб играет важную роль в политической жизни Бельгии, но мне до этого уже нет дела. Милен Фармер: Ваш отец не похож на артиста? Амели Нотомб: Вы угадали. Он посол днем, и исполнитель наших средневековых поэм вечером. Милен Фармер: Чудесно! Эта музыка пронизана тайной, она пленяет душу! Амели Нотомб: Самая короткая длится 4 часа. Когда мы были детьми, то должны были слушать эти мелодии, стоя на коленях. Сейчас нам разрешено садиться, и иногда мы даже засыпаем. Сколько раз мы слушали пение отца по воскресеньям. Самое ужасное, что я совершенно не понимаю современного японского языка. Милен Фармер: Отношения, которые я поддерживаю со своей семьей, совершенно иные. Хотя я не порвала с ней, общаемся мы очень мало. Я думаю, мои родные гордятся моими успехами. Отец уже не в этом мире, он скончался до того, как началась моя карьера, когда мне был 21 год. А с кем Вы живете? Амели Нотомб: С моей сестрой Жюльеттой, она не от мира сего. Когда мы были детьми, мы были неразлучны, и обе очень часто болели. Мне было одиноко, когда я в свое время уехала. Она перестала развиваться, когда ей исполнилось 16 лет. Сейчас ей 31 год, и она будто ребенок. Она совершенно не знает внешнего мира, не выходит из дома. Ей ничего не нужно, кроме моего присутствия. Милен Фармер: А я живу в Париже с моей обезьяной – капуцином. Вы никогда не испытывали желания покинуть Вашу сестру? Амели Нотомб: Нет, потому что у меня никогда не было желания выйти замуж и родить ребенка. К тому же, я очень сентиментальный человек, и люблю вести авантюрный образ жизни. Милен Фармер: Постоянство – это та черта, которая совершенно мне несвойственна. Однако, я очень люблю детей. Амели Нотомб: Писать для меня намного проще, если сравнивать это с другими жизненными задачами. Милен Фармер: Но она кажется Вам жестокой. Я не думаю, что Вы были бы такой творческой личностью, если бы никогда не ощущали озноб. Амели Нотомб: Это точно. Озноб появляется незаметно, когда я пишу. Температура тела падает. Я вроде бы не ощущаю холода, но когда я пишу, то очень тепло одеваюсь, закутываюсь в манто. Озноб меня приводит в нервное состояние, но страсть к творчеству все же преобладает. Милен Фармер: Говорят, что страсть и мука несовместимы. Амели Нотомб: Я тайн их единства ощущаю, когда пишу, каждый день, начиная с четырех часов утра. Милен Фармер: Это правда, что Вы спите не больше трех-четырех часов? Я представляю, какие мучения Вы испытываете ночью! Да, на самом деле, творчество – спасение от одиночества. Амели Нотомб: Бессонница не беспокоит меня, наоборот, тщетные попытки заснуть – вот что тяжело. Страшные мысли приходят на ум в такие моменты. Милен Фармер: Я знаю, что это за чувство. Кажется, будто находишься на грани безумия. Амели Нотомб: тем более, что мы обе обладаем немного болезненной фантазией. Когда сон не идет ко мне, все мои мысли связаны бывают со смертью и мертвыми телами. Это невыносимо! Я убеждена, что лучше в такие моменты писать, чем испытывать подобный ужас! Я не страдаю, когда пишу. Сам процесс творчества приносит мне настоящее удовольствие. В наиболее драматические моменты, как например в произведении «Hygiene de l’Assassin», где Претекстат Таш душит свою молодую спутницу собственными руками, вызывают у меня приступы смеха. Милен Фармер: Эти моменты не кажутся слишком жестокими или вызывающими беспокойство. Амели Нотомб: Меня считают садисткой. Это правда? Я ни разу в жизни об этом не задумывалась. Милен Фармер: Я Вас садисткой не считаю. Ваши книги волнуют меня, именно поэтому я люблю их. Они полны тревоги, всё описано живо и правдоподобно. В моем творчестве Смерть – одна из наиболее важных тем. Она, прежде всего, является концом нашего земного существования, символизирует уход из этой жизни. Амели Нотомб: У меня была возможность видеть Вас в одной передаче по телевизору, во время которой Вам предложили сделать репортаж. Вы показывали фотографии обезглавленных трупов. Это было очень мужественно. Милен Фармер: (смеется) Я хотела показать красоту, которую нахожу в жестокости и ужасе. Именно поэтому я выбрала 2 репортажа о казнях. Казнь всегда является чем-то отталкивающим и жестоким. Но в ней скрыта настоящая сила. Я хотела выразить словами то, что я чувствую. Амели Нотомб: Казалось, вы испытывали радость, когда показывали эти снимки. Милен Фармер: Может быть, и это было неуместно. Нужно привлечь внимание к тому, о чем говорят и думают как о возможном конце. Лично для меня смерть близкого человека является чем-то чарующим. Видеть этого человека мертвым или умирающим – будто смотреть спектакль. Конец ли это, или я куда-то после этого отправлюсь? Может, это доказательство некой любви? Или болезненное чувство? Я не знаю. Амели Нотомб: Говорят, что на Вас определенное влияние оказала тибетская философия. Как это произошло? Милен Фармер: В течение трех лет у меня практически не было работы, мне нужен был свежий воздух, новые впечатления, и я отправилась в США, но это неважно. Случайно я наткнулась на тибетскую книгу, посвященную тайне Жизни и Смерти. Я извлекла и буддистской философии истину о том, что после смерти есть Жизнь! Эта идея мне близка. Та книга стала настоящим утешением. Амели Нотомб: Вас все еще мучают сомнения? Милен Фармер: Сейчас тот страх, который мне внушала смерть, исчез. Я постоянно говорю себе, что после смерти есть жизнь. Я поменяла свою философию. Амели Нотомб: Это угадывается в Вашем последнем альбоме «Anamorphosee». Речь идет о бессмертии. Знаете, известность писательницы не идет ни в какое сравнение с Вашей. Моя популярность является чем-то терпимым, даже приятным. Но Ваша слава приобрела совершенно невероятные размеры. Кажется, фанаты спят у Вашей двери. Как Вы живете в таком ритме? Милен Фармер: Я не вижу в этом никакой трагедии. Амели Нотомб: А что это за история с убийством? Милен Фармер: Это очень болезненное воспоминание. Один сумасшедший хотел встретиться со мной, забрался в студию, все расстрелял вокруг из ружья и застрелился сам. Ему было всего 28 лет! Это одно из самых страшных событий в моей жизни. Амели Нотомб: Вы собираетесь снимать новый фильм вместе с Лораном Бутонна? Милен Фармер: Не знаю. Провал «Джиорджино» был болезненным ударом для Лорана. Амели Нотомб: Можно я скажу Вам, о чем я мечтаю? Несколько режиссеров хотели снять фильм по книге «Hygiene de l’Assassin». Но все попытки оказались неудачными. Я хотела бы, чтобы Лоран Бутонна снял этот фильм, а вы сыграли бы роль журналистки. Милен Фармер: Я не предлагала Лорану снять фильм по Вашей книге, но я поговорю с ним. Я обещаю Вам. |
| Амели Нотомб о Милен Фармер |
| ...Увлечение, которое люди питают к Милен, носит сходство с культом. Она интриговала меня еще до того, как мне исполнилось двадцать. Однажды на встрече для германского Vogue она пригласила меня на ужин. Пожившая в Японии, я была покорена ее японоподобными манерами. Ее сдержанностью. Даже если она пытается быть теплой, вы чувствуете, что она узник самой себя, как будто она прячется позади ледяной плиты... |
